Новочеркасск гораздо скучнее Ростова, но в нем я чувствую себя приятнее, ибо, в противность безличному Ростову, у коего, если и есть лицо — то хамская харя, Новочеркасск обладает своим собственным лицом, оригинальным и не лишенным благородства. Приятен, прежде всего, внешний его вид: широчайшие улицы, почти все с бульварами посередине, маленькие особняки, утонувшие в садах, огромное пространство Соборной площади с недурным византийским собором (но, к сожалению, внутри — сухая аляповатая роспись какого-то натуралистического немца), с бронзовым Ермаком, протягивающим сибирскую корону, со скромным домом Дворянского собрания. Нравится мне и встопорщенная тополями острая стрела Платовского проспекта, с простым атаманским дворцом, над которым веет ало-сине-золотой флаг, с благородным, белоколонным домиком гауптвахты, с крыльца которой тонко дилинькает колокол, когда мимо проходит генерал, с марциальными эмблемами музея и казенною гладкостью Областного правления. Люблю я и то, что со всех сторон обступают город степные дали, что они синеются в конце каждой прямой улицы, а с вокзальной горы открываются взору, подобно бескрайнему морю, сейчас, поздней осенью, — буро-зеленому. Даже в утлых домишках окраин, как-то нелепо, словно стадо обшарпанных козлов, карабкающихся на красные глинистые склоны, есть что-то чарующее, — и любопытен контраст их жалкой скудости и царственно высящимся над ними неоампирным зданием Политехникума. Во всем этом есть стиль, провинциальный, небольшой по внутреннему объему, но свой, выдержанный. Стильна и толпа новочеркасская, если можно назвать толпою редких прохожих на его пустынных улицах: претенциозно одетые дамы, мужчины в фуражках с кокардами, здоровые дети, с лицами круглыми, словно румяные яблоки, казачки пригородных станиц, красивые, ражие, — и военные, военные, военные. Вообще, из каждой щели здесь прет быт, и быт оригинальный — с оттенками той особой выдержки, которую дает только строевая дисциплина. В каждой мелочи здесь чувствуется не расплывчатость российского провинциального житья, а какая-то сжатость, словно все ожидают команды. Человек здесь, как общее правило, красив и здоров (особенно мужчины — рослые молодцы, прекрасно сложенные; женщины хуже, ибо в них не чувствуется женственности, они слишком «валькирии»), но в этой красоте чувствуется что-то лошадиное, или нет — конское: сразу видно, что вы — среди расы всадников, садящихся в седло чуть ли не на другой день после рождения; здесь ведь на вопрос «Ездите ли вы верхом?», на который в России в 80 случаях из 100 услышите отрицательный ответ (особенно от женщин), отвечают: «Да» с некоторым удивлением, как будто бы вы осведомились: «Пьете ли вы чай?» или: «Едите ли вы хлеб?» От конского этого здоровья уклад здесь сытый, ровный, любят покушать и угостить, благо богатство родной земли позволяет щеголять угощением — каймаками и вином, икрою и копченою рыбою. Вообще живут в свое удовольствие, с удобствами: не думаю, что во многих русских провинциальных городах средней руки (каков, в конце концов, Новочеркасск) было бы столько квартир, снабженных всею техникою последних лет — ваннами, канализацией, электричеством, центральным отоплением, водопроводом и т.д. Причина понятна: чуть не половину города составляют особняки, которые воздвигнуты пенсионерами- чиновниками, войсковыми старшинами в отставке и т.д. Мечтою каждого интеллигентного казака было на старости иметь домик в Новочеркасске, и когда эта мечта осуществлялась, то, конечно, старались строиться со всевозможным комфортом. И интеллектуальная жизнь была здесь не в загоне: библиотека гораздо лучше ростовской, про музей и говорить нечего. (Ростовский музей — это не музей, а какой-то дом Плюшкина. Достаточно сказать, что там в качестве редкостей выставлена моя фотографическая карточка, а карточки Ведова нет лишь потому, что он никак не мог собраться с деньгами, чтобы увековечить в фотографии свою пьяную рожу. Это не шутка: заведующий сим удивительным музеем, невероятный чудак, возымел намерение составить коллекцию «знаменитых иностранцев, посетивших Дон» и был так любезен, что сопричислил Ведова и меня к этой категории). Театр в прежние времена был одной из лучших провинциальных сцен: до сих пор новочеркассцы горделиво подчеркивают, что Коммиссаржевская начинала карьеру у них. Сейчас это, конечно, упало: я был в драме, был в оперетте, — очень любительски, провинциально. Зато маскарад в местном клубе мне понравился: эти гишпанки и цыганки с бумажными цветами в волосах и в красных, обшитых блестками кофточках, китаянки в ситцевых капотах, толстушка в русской рубахе и высоких сапогах, явно позаимствованных у младшего брата, черная «Ночь» с елочною звездою в волосах, эти разговоры: «Маска, я тебя знаю», — все это очень смешно, словно из «Мелкого беса». В прежнее время Новочеркасск, вероятно, был совсем вне политики. Но теперь политика на первом месте: как же, столица — со «сферами», со «двором»! «Сферы» и «двор» — всецело изобретение Краснова. Насчет его мечтаний о герцогской короне — вероятно, врут. Но что он любит разыгрывать владетельного князя, что у него есть страсть обставлять власть некою декоративною пышностью (этого совсем не было у Каледина) — несомненно. Новочеркассцы тянутся за атаманом, и каждая Марья Павловна и Надежда Сидоровна старается завести «салон», где бы решалась «высокая политика». Качественная разница между «высокой политикой» и прежними чаепитиями под аккомпанемент сплетен невелика. Но Марьи Павловны уверены — их «салоны» спасают Дон и Россию. А которые почестолюбивее, так убеждены, что от их «салонов» изойдет спасение миру. Конечно, особой важности эта болтовня не имеет, но жалко, что сплетнический элемент часто вызывает недоразумения и трения между теми, кто сейчас отнюдь не должен ссориться. Нельзя отрицать, что салоны сильно способствовали обострению вражды между атаманом и оппозицией. Особенно постарались в этом смысле салоны Е.Д.Богаевской и Л.А.Сидориной.
Владимир Амфитеатров-Кадашев. Страницы из дневника / публ. С. В. Шумихина // Минувшее : исторический альманах. – М.-СПб. : Феникс, 1996. – Вып. 20. – С. 554-556.
